Действие происходит в 1980 году в Лондоне
Наступило пять часов вечера, когда к воротам небольшого дома в пригороде Лондона подошëл высокий молодой человек в светлом костюме. В руке он держал небольшой чëрный кейс.
- Так, кажется, я не ошибся. Ворота резные, деревянные, номер - 15. Всë верно.
Молодой человек посмотрел на часы.
- Пять часов. Профессор просто обязан быть дома. А, вместо звонка колокол!
Молодой человек позвонил, но вместо собачьего лая и шагов привратника дверцы ворот раскрылись, движимые каким-то механизмом, и загорелась надпись: "Please come in". Посетитель восторженно хмыкнул и вошëл.
Дорожка вела по ухоженному саду и упиралась в белое строение, увитое буйным плющом. Ставни и дверь этого дома, как и ворота, покрывала затейливая резьба. На самой двери была вырезана барельефом улыбающаяся русалка. Молодой человек не спешил войти. Рассматривая дверь, он подумал:
"Даже без таблички видно, что здесь живëт русский. Он, наверное, сам всë это вырезал."
Аккуратная металлическая табличка гласила: "Dr. N. CHIYEV, professor of chemistry".
У двери также висел колокольчик. Гость позвонил и здесь. Сейчас появится красивая девушка и скажет: "Прошу вас, сэр, профессор ждëт вас..."
Но вместо девушки перед ним предстал очень опрятный невысокий загорелый старик с бородкой клинышком, с тëмными живыми глазами и совершенно седой.
- Прошу вас, сэр. - Старик отступил вглубь и показал рукой в коридор.
- Простите, удобен ли профессору мой визит? Я не имел возможности предупредить его. Если профессор занят, можно договориться о повторной встрече. Впрочем, вот моя визитная карточка.
- Прошу вас, не беспокойтесь, ничего страшного. Пожалуйста, проходите в гостиную и подождите пять минут.
В гостиной стоял столик тëмного полированного дерева, такие же шкафы с книгами от пола до потолка, диван и два мягких кресла. Молодой человек прошëлся вдоль книжных шкафов. Книги были на многих языках, но больше - на русском. Он читал фамилии: Мопассан, Гоголь, Станюкович... Конан Дойль, Тургенев, Дюма, Чехов, Пушкин... Гиляровский, Стивенсон и Сомерсет Моэм... Многие сотни томов. Хозяин собрал здесь только художественную литературу - ни одной научной книги не было. "Они, наверное, в кабинете". Молодой человек спохватился и сел в кресло у столика. Дверь отворилась, и на пороге появился тот же старик.
- Простите, что заставил вас ждать. Чем могу быть полезен?
- Видите ли, я хотел бы увидеть профессора Чаева.
- Ну что же, вот его-то вы сейчас и видите.
Гость, раскрыв глаза, смотрел на старика.
- О, простите, профессор, я принял вас за вашего мажордома... Приношу вам глубочайшие извинения.
- Ничего, - извиняющимся голосом ответил профессор. - Я, знаете ли, не держу мажордома. У меня есть несколько человек прислуги, в основном приходящей, и всë. С кем имею честь говорить?
- А... простите, профессор, я просто растерялся. Туре Фолькварссон, представитель Шведской Академии Наук в Стокгольме... Бакалавр химии. Прибыл в Лондон специально для того, чтобы поговорить с вами относительно ваших исследований.
- Мне уж 82 года. Староват я стал для Нобеля? - пошутил профессор.
- Возможно, к этому всë и идет, - серьëзно ответил молодой швед.
- Да? - уже без улыбки спросил старик. - В таком случае объясните, о каких именно исследованиях идëт речь? И кстати, - он вдруг перешëл на довольно хороший шведский язык, - давайте бросим этот английский и будем говорить по-шведски.
Фолькварссон с восхищением посмотрел на старика.
- Профессор, я говорю также и по-русски. Если вы не против...
- О, нет, господин Фолькварссон, у меня здесь есть с кем говорить по-русски, а вот шведский я стал уже подзабывать. Вы не обидитесь, если я буду называть вас просто Туре?
- Конечно нет, профессор, ведь я гожусь вам во внуки.
-А меня зовут Николай Иванович Чаев. Итак, Туре, о каких моих исследованиях пойдëт речь?
- О тех, что были связаны с жидким озоном в 1933 году.
- Что?!!
Фолькварссон отшатнулся. Ему показалось, что глаза Чаева вспыхнули. Профессор, сжав губы, молча смотрел словно сквозь собеседника. Тëмные ясные - слишком ясные! - глаза его как будто просвечивали всю душу и говорили поразительно много... о том, что мозг Чаева и сейчас, в 82 года, не знал усталости, а память так же остра, как и десятки лет назад...
- Откуда вам известно о моих работах с озоном? Я не публиковал нигде и ничего. Эти результаты неизвестны никому, кроме меня!
- Профессор, эти результаты и теперь неизвестны. Известно лишь о начале экспериментов и о том, что было что-то получено... но никому и нигде не показано.
- Не дай бог показать, Туре. Есть запретные плоды в науке. Тогда я сорвал такой плод и решил спрятать его, ибо обязан был это сделать. Чтобы мир узнал об этом тогда, когда я захочу этого. Когда время придëт. Но даже сейчас такое время не пришло. И если так будет до самой моей смерти, то я даже в завещании не оставлю методик. А сейчас всë в этой голове и более нигде. Вы знаете, Туре, что секрет булата дважды терялся и находился. Второй промежуток времени составил около ста лет. Может быть, и мои результаты кто-нибудь получит сто лет спустя.
- Значит, узнать ничего не удастся? Неужели это так серьëзно?
- Да, - твердо сказал Чаев. - Это очень серьëзно. Но вам я кое-что расскажу. Разумеется, по моему рассказу восстановить эксперимент будет невозможно. Вас же интересует результат. А зачем?
- Проблема получения больших количеств озона. Есть соображения по затягиванию озоновых дыр в атмосфере.
Профессор помолчал, раздумывая.
- Поймите меня правильно, Туре, и не обижайтесь. Но как могу я быть уверен, что это всë правда? Или что нет других скрытых целей? Или, наконец, что вы - действительно бакалавр химии Туре Фолькварссон?
- Только рекомендации от президента Шведской Академии Наук. Подписано королëм Швеции и президентом Академии. Ну и наконец мои документы.
Чаев внимательно просмотрел бумаги.
- Да, всë верно... Хотите сигару, Туре? Или вы курите трубку?
- Спасибо, я не курю.
- Я тоже. На всякий случай для гостей держу. В общем-то у меня нет причин не доверять лично вам. Но не вы один окажетесь осведомлëнным о моих исследованиях жидкого кислорода, верно?
- Вы правы, профессор. Компании по производству кислорода и озона, несомненно, заинтересуются. Впрочем, как вам будет угодно.
Воцарилась тишина. Чаев сидел, сплетая и расплетая тонкие сухие пальцы, лицо его, казалось, ничего не выражало, взгляд остановился на какой-то удалëнной одному ему видимой точке. Молодой человек не прерывал молчания ни словом, ни жестом. Наконец профессор спросил:
- Вы какой химик, Туре?
- Неорганик. Последнее время занимался химией инертных газов. Также имел дело с жидким кислородом.
Чаев приложил руку ко лбу, вспоминая.
- А... недавно вышла статья "Об относительно устойчивых фторидах аргона", один из авторов Т. Фолькварссон. Это вы?
- Да, - оживился швед. - Вы знаете эту статью, профессор? Мы старались получить и окислы аргона, но потерпели неудачу. Фториды же существовали всего несколько секунд, но они всë же образовывались!
- Прекрасная работа, Туре! Мне прислали оттиск, я внимательно прочëл его и мы сможем поговорить о ваших проблемах. Но пока оставим это ради истинной цели вашего визита.
- Я слушаю, профессор.
Чаев немного помолчал, вздохнул и начал:
- Видите ли, Туре, вообще-то я химик-органик и основным моим делом всю жизнь было изучение свойств веществ, выделяемых химически из растений. В этой области я преуспел; думаю, что значительно обогатил мировую фармакопею своими открытиями. Особенно же меня интересовали вещества, получаемые из тропический растений. Вы, наверное, читали бульварные романы о таинственных экваториальных лесах, где живут свирепые племена, которым послушны жуткие яды и волшебные лекарства джунглей, где ногой не ступишь мимо ядовитой колючки. Смешно. Если бы это было так, никто бы там не выжил. А мне приходилось жить по нескольку лет в Африке, Амазонии, Юго-Восточной Азии.
Я окончил венский университет в 1918 году, мне было 20 лет. Конечно, кроме медицины и химии, у меня было много увлечений. Музыка, языки... Я знаю много языков. Основные европейские языки я выучил ещë студентом, а затем перед каждой поездкой старался изучить хотя бы основы языка. Иногда приходилось учиться и на месте у тех самых "свирепых туземцев". Они как дети, Туре...
Итак, мне шëл двадцать первый год, я имел диплом "suma cum laude", то есть с отличием, и был полон сил. Средств у меня, разумеется, было негусто, и я занялся лекарственными растениями Европы и врачеванием. На те деньги, что я скопил за четыре года, я смог организовать и осуществить небольшую экспедицию в Африку. Нас было трое молодых химиков и фармацевтов. Это было первое моë путешествие такого рода. Мы ехали и ужасно боялись "кровожадных негров и хищников"... Мы прожили там несколько месяцез среди этих самых негров. Видели бы вы, как они вопили, когда мы уезжали!
Результаты нашей поездки принесли нам известность, и аптекарские фирмы предложили мне финансировать мои исследования. Я согласился и сразу же взялся за большую экспедицию в Южную Америку. Там я провëл целый год, но изъездил лить малую часть Амазонии. Ведь там столько всего! То, что я привëз оттуда, дало пищу для ума и рук на несколько лет. Кроме того, я смог купить этот дом и оборудовать в нëм лабораторию. Я мог заниматься наукой! Вы скажете - мне просто повезло. Может быть. Но первые четыре года после университета я жил бог знает как, а когда купил этот дом, мне было уже тридцать лет, через два года после возвращения из Южной Америки. Это было в 1928 году.
Чаев вдруг улыбнулся.
- Вы, может быть, подумали, что я рассказываю вам нечто не связанное с целью вашего посещения?
Фолькварссон смущëнно ответил:
- О нет, что вы, профессор, это очень интересно... Я бы с удовольствием послушал и подробности. Прошу вас, рассказывайте.
- А как вы насчëт того, чтобы выпить чаю, Туре? За чашкой и продолжим.
Молодой человек не отказывался. Чаев нажал кнопку звонка, и через минуту женщина средних лет внесла в комнату поднос с двумя чашками, небольшим самоваром, чайником и всем прочим.
- Благодарю вас, Мария, поставьте, пожалуйста, на стол, - сказал профессор по-русски.
- На здоровье, Николай Иванович! - сказала женщина, улыбнулась и вышла.
- Прекрасный фарфор! - воскликнул швед, рассматривая чашку. - Но это - не Европа и не Китай. Неужели это - русский?
- Да, это - настоящая Гжель, - с оттенком гордости ответил профессор. - Всë-таки здесь, в Англии, мало что напоминает о России. Я не поклонник расписных рубах, гармошек и балалаек, но такой вот фарфор - это русское. Ведь какой бы ни стала Россия, в ней есть не только то, над чем посмеивается или чего боится весь мир. Там есть пока ещë и это.
- Простите, Николай Иванович, но ведь вы почти не жили в России?
- До пятнадцати лет. Учился я уже в Вене. А по окончании университета принял английское подданство. И уже более полувека живу в этом доме, если не считать частых экспедиций. Мария, которую вы сейчас видели - русская. Прочая прислуга английская. Я, если можно так сказать, английский русский.
- И вы не хотели вернуться в Россию?
- Простите, Туре, - серьëзно сказал старик, - этот вопрос я предпочитаю не обсуждать ни с кем.
Фолькварссон горячо извинился.
- Но вернëмся же к моему рассказу. Когда мне исполнилось 32 года, я второй раз отправился в Экваториальную Африку, в те же места. Представьте себе племя, у которого я жил восемь лет назад, не забыло меня. Какое празднество они устроили! Вряд ли в вашу честь, Туре, когда-либо зажаривали целиком молодого слона. Вождь взял меня за руку и сказал: Ник, - они меня так звали, - моя земля - твоя земля, мои люди - твои люди. А я уже был не безвестный молодой человек, у меня уже имелись средства, позволяющие жить в Африке долго. И я прожил там три года. По мне и сейчас видно, что я часто бываю в тропиках. Три года, Туре, и это были великолепные три года.
Для вас не секрет, что туземные племена умеют врачевать разными растениями, набирая опыт из поколения в поколение. В каждом племени есть знахарь или колдун. Был такой и в "моëм". Однажды один человек сильно угорел, спасти его могло лишь вдыхание чистого кислорода. Баллон с кислородом у меня имелся, я дал ему дышать, но и это, к моему ужасу, не помогало. Я уже подумал, что бедняге конец. Но колдун крикнул что-то, чего я не разобрал, двое крепких мужчин положили умирающего на носилки и в сопровождении колдуна очень быстро унесли его в лес. Я знал, что с покойниками они поступают именно так, но зачем тогда пошëл колдун? Я бросился за ними. Но местные жители умеют ходить по лесу совершенно бесшумно и очень быстро. Я потерял их из виду. Вечером они вернулись. Каково же было моë изумление, когда я увидел, что человек, лежавший почти трупом с серой кожей, шëл вслед за колдуном достаточно твëрдо и с улыбкой. Те, кто его нëс, шли сзади с уже ненужными носилками и смеялись.
Я бросился к колдуну. Призвав на помощь всë своë знание местного языка, я умолял его рассказать, как он вылечил угоревшего? Колдун долго отказывался, но затем смягчился и сказал, чтобы на следующее утро я был готов идти.
Утром на восходе солнца мы двинулись в путь. Меня и колдуна сопровождал тот самый угоревший. Он приплясывал и вовсю радовался жизни. Ещë бы! Через полчаса мы остановились среди леса без особых примет и колдун показал мне на невысокое, но мощное травянистое растение, мимо которого я бы прошëл и не заметил. У этого растения были широкие и очень толстые листья. Мой угоревший подпрыгнул, бросился к растению, припал перед ним на колени, а потом принялся целовать листья. Я посмотрел на колдуна, тот подвëл меня поближе и разломил один лист. В воздухе вдруг сгустилось синее облачко и я уловил сильный запах, который бы отличил от всего на свете. Это был запах озона!
- Озона! - воскликнул Фолькварссон.
- Да, озона. Вы ведь знаете, Туре, его очень трудно получить в больших количествах и сконцентрировать - он быстро разлагается на молекулы и атомы кислорода.
- И в тот момент не было грозы?
- В том-то и дело, что нет! Стоял сухой сезон. Озон появился потому, что разломили лист! Я сразу отскочил, ибо озон в больших концентрациях ядовит, опасно дышать воздухом, в котором всего один процент озона. Колдун подействовал озоном, как сильным ядом, на отравленный угарным газом организм человека, и только потому человек выжил. Врачевание сильным ядом - вещь не новая, вспомните бруцин, мышьяк... В Европе тоже иногда так лечат. Эти туземцы знают столько всяких ядов... Но как образовывался озон? Я находил только одно объяснение: в мякоти листьев содержится некое вещество, полимеризующее кислород воздуха в озон. Катализатор.
Что было хорошо - это то, что лист можно было оторвать, не разламывая. Я нашел ещë несколько таких растений, нарвал листьев и законсервировал их. Ведь я не знал, насколько долговечен этот катализатор, да и не хотелось дышать озоном почëм зря. К счастью, листья прекрасно сохранялись. Я не мог предусмотреть подобной находки и не захватил с собой вакуумного оборудования. До отъезда мне оставалось несколько месяцев, и листья этот срок вытерпели прекрасно. Уже в Лондоне я выделил из них некое вещество и запаял его маленькими порциями в ампулы. Когда же я разломил одну из ампул в специально собранном аппарате, заполненном чистым кислородом, прозрачный газ в реторте посинел и в полтора раза уменьшился в объëме. Весь кислород превратился в озон за считанные секунды. Мало того, озон не разлагался на кислород столько времени, сколько он находился в замкнутом объëме в присутствии найденного мной экстракта.
- О профессор, у вас осталась хоть одна ампула? - не удержавшись, вскричал молодой швед. - Ведь этим можно будет решить проблему озона на веки вечные! А медицина? А наука, наконец?
- Это ведь было сорок семь лет назад, Туре, - грустно улыбнулся старик. - Катализатор портился на открытом воздухе. Лист выдыхался примерно за сутки, экстракт держался немногим больше. В вакууме, конечно, другое дело. И, будь получено моë вещество в больших количествах, можно было бы о чëм-то говорить. Но, Туре, это была лишь преамбула, завязка. Моим открытием, моим Франкенштейном стало вовсе не это!
- Не это?.. - голос Фолькварссона прервался. Этот профессор Чаев, этот "английский русский" даже не считает серьëзным своим открытием то, над чем бились и бьются сотни учëных!
- Нет, не это. Вы, должно быть, думаете - вот старый идиот... или, вернее, полвека назад молодой идиот мог опубликовать своë открытие и облагодетельствовать весь мир. Да, вы правы. Сорок семь лет назад я чуть было не совершил это идиотство. И сейчас бы сотни голов не трудились над проблемой промышленного получения озона, кислородные фирмы получали бы миллиарды, а я был бы во сто раз более знаменитый профессор Чаев и уж точно бы нобелевский лауреат... Мне было 35 лет, и я действительно собирался опубликовать результаты, но не успел. Прежде чем посылать статью, я решил поизучать моë вещество и отмерил себе на это полгода. Полугодом раньше или позже - тогда было без разницы. Но за эти полгода вот что произошло.
Один из моих друзей, участник первой экспедиции в Африку, серьëзно заболел, не окончив опытов с жидким кислородом. Так как эти опыты необходимо было срочно закончить, он попросил об этом меня, и я согласился. Так у меня появилось много жидкого кислорода. Вы понимаете, какая мысль должна была последовать?
Молодой человек сразу же подхватил:
- Подействовать экстрактом на жидкий кислород?
- Именно! - горько усмехнувшись, сказал Чаев. - Это была сумасшедшая мысль, но она напрашивалась сама собой. Ведь в жидком виде кислород сконцентрирован как никогда!!! Я собрал аппарат. Так как подобные эксперименты были чреваты взрывом, я не решился проводить их у себя дома и вынес всë это на высокий холм в шестидесяти милях от Лондона. Я укрепил ампулу, завëл часовой механизм, сел в автомобиль, отъехал на безопасное, как мне казалось, расстояние, на вершине соседнего холма поставил телескоп и стал наблюдать.
Вся фигура и лицо Фолькварссона выражали живейшее неподдельное внимание, руки его дрожали. Он напоминал спринтера перед стартом.
- О, говорите... говорите, профессор!
- Ровно в двенадцать часов дня часовой механизм сработал и вещество из ампулы высыпалось в жидкий кислород. Я видел в телескоп, что голубая жидкость мгновенно посинела - не за несколько секунд, а мгновенно. Но я даже не успел порадоваться удаче, как содержимое дьюара почернело. В сосуде кипела непрозрачная чëрная жидкость.
- Что это было, профессор?
- Я ничего не мог понять. Жидкий озон прозрачен и имеет тëмно-синий цвет... Кислород моментально превратился в озон, а дальше образовалось что-то неизвестное мне.
Я стоял между телескопом и автомобилем. Что делать? Поехать на холм? Или наблюдать отсюда? Чëрт его знает, что там, в сосуде! Жидкий кислород при некоторых условиях взрывается. А как поведëт себя это - непонятное, чëрное, бурлящее?
Мне было 35 лет, я был смел и неосторожен. Любопытство пересилило, я прыгнул за руль и поехал. В установке имелся патрубок - маленький сосуд Дьюара. Я открыл кран и перелил туда часть чëрной жидкости, затем отсоединил патрубок и сунул его в карман. А после этого я переключил и снова завëл часовой механизм, чтобы он в нужный момент открыл доступ тëплому воздуху к этому непонятно чему. Я полагал, что оно испарится, и всë.
- А что с ним стало? - прошептал Фолькварссон.
- Я доехал до телескопа и стал смотреть. И вот в камеру пошëл воздух, просто открылся наружный клапан. Вы видели когда-нибудь извержение вулкана? Так вот это было нечто похожее, но без огня. Огромные струи чëрного газа со свистом вылетали из клапана футов на сорок и сразу оседали на холме, газ оказался очень тяжëлым, он кольцевыми пластами стекал вниз. Трава и кусты, понимаете, кусты и даже редкие деревья исчезали на глазах - то ли истлевали, то ли растворялись. А вокруг холма паслись коровы и ездил на лошади пастух. Я видел, как он пытался спасти коров, но безуспешно. Как только газ касался животного, оно рушилось на месте, буквально распадаясь хлопьями на части. Я видел лицо пастуха в телескоп, как будто рядом. Он повернулся в мою сторону, что-то кричал и махал кулаком. О, это лицо... Газ пока не затронул его. Но почти все его коровы уже лежали горками омерзительных хлопьев, с костями... какой ужас, Туре...
Профессор Чаев закрыл глаза и покачал головой, словно отгоняя видение. Фолькварссону стало страшновато. Кто сидит перед ним?
- Он выхватил ружьë, этот фермер, и поскакал ко мне, он видел мою машину и меня с телескопом, он знал, что это я виноват в гибели его стада. А это, может, было единственное его стадо, а может, и не его вовсе... Он, наверное, не хотел стрелять, скорее ружьë выстрелило случайно, и пуля разбила объектив телескопа, чуть не задев меня. Он скакал ко мне, одновременно убегая от катящегося за ним чëрного вала, уже не думая о спасении коров. Но тут мой аппарат не вы держал напора струй и взорвался. Огромный клуб газа, грибовидный, ужасно напоминающий атомный, только поменьше... а тогда ведь атомную бомбу ещë не создали, всë равно это было страшно... этот гриб встал над холмом и раскинулся тюльпаном, страшным чëрным тюльпаном... потоки газа упали сверху и перерезали фермеру путь... Я в последний раз увидел его лицо, перекошенное... вот тогда он и выстрелил... пуля пробила объектив, я уже говорил. Нет, Туре, я стал медленнее говорить не потому, что забыл, такое не забудешь... От толчка телескоп ударил меня по голове, мне чуть не выбило глаз. Слава богу, в тот момент я посмотрел поверх трубы телескопа, удар попал в скулу. Я упал, телескоп тоже. Ослепительная вспышка затопила всë, громовой удар оглушил меня, и я уже ничего не помнил... Видимо, всë дело было в выстреле, из ружья вырвался огонь...
Старик замолчал, уронив голову на руки и медленно ею покачивая. Молодой человек сидел тихо, боясь потревожить профессора. Пауза затягивалась. Наконец шведский химик робко спросил:
- Николай Иванович, что же это было?
Чаев поднял голову. Взгляд его опять уставился в одну точку.
- Что это было? Туре, я скажу вам, что это было... Но сначала я вам скажу, чего уже не было. Когда я очнулся... Не было стада. Не было моего автомобиля. Не было пастуха на лошади. Не было чëрного газа. Не было холма, чëрт побери! - вдруг закричал Чаев, и лицо его исказилось болью и злобой. - А была котловина, чëрная, обугленная, без признаков жизни, там, где был зелëный холм! А пастуха уже не существовало. Я лежал, полузасыпан землëй, горячей, дымящейся землëй, руки мои были обожжены, одежда - лохмотья, тлеющие... И так легко было дышать, как будто чистым кислородом! Это так и было, я понял уже потом. У меня гудело в голове от удара, я был ранен, один в шестидесяти милях от Лондона, без всего... Я встал и пошëл в город, мне было 35 лет, я ещë многое мог... Я прошëл, наверное, миль пять или даже десять... Меня подобрали какие-то люди на автомобиле. Вспышку, несмотря на полдень, видели многие, и в Лондоне тоже, по дороге нам встретилось много машин и полиции. Я сказал, что ехал мимо и что мою машину перевернуло и подожгло взрывом. По моему виду можно было поверить. Тем более, что мой автомобиль, сгоревший и искорëженный, нашли на краю котловины. Я был фигурой, известной в Лондоне, но тогда был так разукрашен, что меня никто не узнавал. Полиция не установила никакой связи между непонятно отчего случившимся взрывом, известным английским врачом и химиком Чаевым и оборванным пораненным человеком, которого довезли до города двое сердобольных лондонцев. Я попросил их остановить машину у своего собственного дома. Они уехали, уверенные, что подобранный ими бедняга решил обратиться за помощью к доктору Чаеву... старик усмехнулся, - так оно и было. Я сам вылечил себя. Всë рваньë я сразу снял и забросил в дальний угол, несколько дней лечился и не думал ни о чëм. К концу недели я уже мог отвлечëнно думать и попробовал мысленно проанализировать происшедшее. И тут я вспомнил о маленьком патрубке в кармане. Я бросился к куче тряпья. Сосудик Дьюара с чëрной жидкостью был там, он не разбился, а жидкость не испарилась. Я хотел открыть его, но вовремя вспомнил несчастных коров. Несомненно, это был яд, страшный, разъедающий и испепеляющий одновременно... и ещë взрывающийся от огня.
Тогда я собрал вакуумный аппарат для анализа. Перелив жидкость в другой объем, я обнаружил там крупинки моего экстракта. Они не испарились, как я и ожидал. Тогда я отсëк первый объëм, где осталась малая часть жидкости, и впустил специально приготовленный тëплый воздух, сохраняя герметичность. Что бы вы думали, Туре?
Молодой человек вопросительно посмотрел на профессора.
- Наверное, получился чëрный газ?
- Сначала - да. Но затем газ стал синим, а потом и вовсе обесцветился. Я откачал его и провëл тонкий анализ. Это оказался кислород, чистый кислород... если, конечно, не считать 78 процентов азота и одного процента прочих газов того воздуха, который я напустил внутрь. Вы... улавливаете мою мысль, Туре?
- Я понял, Николай Иванович. Чëрная жидкость состояла из атомов кислорода...
Старик внимательно посмотрел в глаза шведа.
- Не совсем кислорода! Обычный кислород, О2 в жидком состоянии голубой, озон О3 - тëмно-синий с фиолетовым отливом. Я первым в мире получил более высокомолекулярные модификации кислорода, чем озон. Утверждали, что это невозможно, ха-ха? Я измерил температуру плавления и кипения этого вещества. Они выше, чем у озона. И плотность гораздо больше. Но молекулярный вес не выражается целым числом, кратным 16. Это значит, что одновременно присутствует несколько полимеров кислорода. О6, О8... Аналоги кислорода, сера и селен, существуют при нормальных условиях только в виде 8-членных колец и цепей. А кислород может так существовать?!
- Но такие полимеры должны быть исключительно неустойчивы - заметил Фолькварссон.
- В обычных условиях - да. А в присутствии моего катализатора - нет.
- Да где же он, ваш катализатор? - закричал Фолькварссон. - Это было сорок семь лет назад, но что-то же у вас осталось? Хоть одна ампула! Ведь...
Молодой человек осëкся на полуслове. Чаев встал и торжественным голосом сказал, как будто обращаясь к многотысячной аудитории:
- Ни одной ампулы! Я намеренно уничтожил их все, тогда, сорок семь лет назад. Я поклялся, что ни одно государство не узнает секрет катализатора до тех пор, пока не будет достойно такого знания. Вы можете считать меня сумасшедшим, господин Фолькварссон, но есть научные открытия, которые некоторое государства не имеют морального права делать. Есть научные знания, которые до поры до времени запрещается знать. А научный пыл и свет Нобелевских премий часто пересиливают голос высшего разума.
- Что вы такое говорите, профессор! Как...
- Вы можете представить себе свойства тяжëлых модификаций кислорода? Концентрированный озон уже сильно ядовит. Я же рассказал вам, что наделал один маленький сосуд с чëрной жидкостью. К счастью, без контакта с катализатором эти газы недолговечны и быстро распадаются в обычный кислород. Именно потому было так свежо после взрыва. И я решил, что такое открытие человечеству получать ещë рано. Я долго думал, учился... и понял... Добро здесь не уравновесит зла.
- Вы... вы простите, профессор, но вы поступаете, как древнеегипетский жрец! Полвека скрывать от людей величайшее знание...
- Это не прихоть жреца, а долг учëного. Величайшее знание может раздавить человечество, которое не столь ещë сильно, чтобы выдержать его вес. Я уничтожил катализатор, я буду хранить эту тайну, сколько буду жить, ибо за те годы, что остались мне, человечество не наберëт нужной силы - силы духа, сердца и ума. Но я сохранил один маленький стеклянный шарик. И вот его-то я вам и покажу.
Чаев сделал шаг к двери.
- Пойдëмте.
Они вышли за резные ворота с колоколом на край шоссе. Профессор химии Николай Иванович Чаев вынул из кармана большой бронзовый ключ от ворот и снял с него брелок - маленький стеклянный шарик, налитый внутри чем-то чëрным. Жидкость, похожая на тушь, переливалась и блестела на солнце.
- Видите, Туре, этот брелок? Сорок семь лет носил. Смотрите хорошенько. Последний шанс.
Чаев с размаху ударил шариком об асфальт. Мелкие осколки брызнули во все стороны, а на месте падения шарика вспух маленький чëрный клуб газа, через несколько секунд он посинел, испуская сильный запах озона, и наконец, обесцветившись, разошëлся в начинающем синеть небе.
1991 г.